— Ты что, вообще не имеешь никакого представления о религии? — после непродолжительного молчания спросил он, явно заинтересовавшись.
— В катакомбах для рабов слово «религия» означало смерть. Оно означало, что у тебя вырежут сердце.
— Это все извращенные обычаи гролимов. А у тебя нет своей веры?
— Рабов привозили со всего света, и они молились разным богам… вымаливая смерть.
— А что твой народ? Какому богу они поклоняются?
— Я говорила тебе, что его имя — Мара. Но мы не молимся ему — с тех пор, как он оставил нас.
— Человек не вправе обвинять богов, — строго сказал Релг. — Долг человека восхвалять бога своего и молиться ему — даже если его молитва не будет услышана.
— А каков долг бога перед человеком? — открыто спросила она. — Не может ли бог быть также равнодушен к человеку? Ты не считаешь, что бог равнодушен к человеку, если позволяет, чтобы его детей брали в рабство, подвергали пыткам и безжалостно убивали… или если он позволяет отдавать своих дочерей в награду другим рабам, когда они ублажают своих хозяев… как, например, меня?
Релгу трудно было что-либо ответить на такой болезненный вопрос.
— Я думаю, что ты вел очень спокойную жизнь, Релг, — бросила она в лицо фанатику. — Я думаю, что у тебя очень смутное представление о людских страданиях., о всем том, что люди вытворяют с себе подобными… в особенности с женщинами… очевидно, с полного согласия богов.
— Ты должна была убить себя, — мрачно произнес он.
— С какой стати?
— Чтобы избежать греха, разумеется.
— А ты невинен, да? Я не убила себя, потому что не готова была умереть. Даже в камерах для рабов жизнь может быть сладка, Релг, а смерть — горька. То, что ты называешь грехом, — только очень незначительная вещь… и не всегда неприятная.
— Грешница! — выпалил он.
— Ты придаешь очень большое значение всему этому, Релг, — продолжала она. — Жестокость — грех; отсутствие сострадания — грех. Но это? Нет, я не думаю. Я удивляюсь тебе. Может, этот твой Ал не такой уж суровый и неумолимый, каким ты себе его представляешь? Ему в самом деле нужны все эти молитвы, обряды и преклонения? Или таким образом ты пытаешься скрыться от бога? Ты считаешь, что громкая молитва и удары головой о землю не позволят заглянуть ему в твое сердце?
Релг молчал, слова застряли у него в горле.
— Если бы наши боги действительно нас любили, они наполнили бы нашу жизнь радостью, — яростно продолжала она. — Но ты ненавидишь радость по какой-то причине… вероятно, ты просто боишься её. Радость — не грех, Релг; радость — это любовь, и я думаю, боги одобряют её… даже если ты не одобряешь.
— Ты безнадежно порочна!
— Может быть, — безразлично ответила она, — но по крайней мере, я воспринимаю жизнь такой, какая она есть. Я не боюсь её и не пытаюсь от неё скрыться.
— Почему ты так поступаешь? — спросил он почти трагическим голосом. — Почему ты все время преследуешь меня? Почему не спускаешь с меня глаз?
— Сама не знаю, — ответила, смущаясь, Таиба. — Ты не такой уж привлекательный. С тех пор как мы оставили Рэк Ктол, я встречала десятки мужчин, которые интересовали меня гораздо больше. Сначала мне нравилось дразнить тебя, и ты боялся меня, но потом появилось что-то еще. Все это не имеет значения, конечно. Ты — это ты, а я — это я, но почему-то мне хочется быть с тобой. — Она замолчала. — Скажи мне, Релг, но только не пытайся лгать… ты и вправду хочешь, чтобы я ушла и никогда больше тебя не видела?
Последовала продолжительная и мучительная пауза. Наконец Релг простонал:
— Да простит меня Ал!
— Я уверена, что он простит, Релг, — горячо заверила она его…
Гарион двинулся дальше по коридору. То, что он раньше не понимал, стало совершенно прозрачным.
— Этим занимаешься ты, не так ли? — мысленно спросил он.
— Естественно, — прозвучал в его голове бесстрастный голос.
— Но почему эти двое?
— Так нужно, Белгарион. Я ничего не делаю ради прихоти. Нас всех вынуждают обстоятельства… даже меня. Фактически то, что происходит между Релгом и Таибой, даже отдаленно не касается тебя.
— Я считал… так сказать… — обиженно подумал Гарион.
— Ты предполагал, что я занят только тобой… что ты — центр вселенной? Конечно, это не так. Существуют не менее важные вещи, и Релг с Таибой имеют к ним самое прямое отношение. Тебе в этом может быть отведена лишь роль второстепенного персонажа.
— Они будут очень несчастны, если ты соединишь их, — сказал с упреком Гарион.
— Это не имеет никакого значения. Они должны быть вместе. Это обязательно. Ты, однако, ошибаешься. Пройдет немало времени, прежде чем они привыкнут друг к другу, зато потом они будут очень счастливы. Уменье склоняться перед необходимостью имеет свои преимущества, что ни говори.
Гарион задумался над этими словами, но потом оставил это занятие, так как вспомнил о собственных проблемах. Гарион направился к тете Пол, как всегда в тех случаях, когда не знал, как поступить. Она устроилась у камина, потягивая ароматный чай и любуясь розовыми отблесками зари, играющими на заснеженных склонах гор.
— Ты рано встал, — заметила Полгара, когда он вошел.
— Я хотел поговорить с тобой, и единственная возможность, сделать то, что я хочу, — улизнуть из комнаты раньше, чем в неё войдет мой секретарь со своими бумагами. — Он бросился в кресло и недовольно проговорил:
— Ни минуты не остается на самого себя.
— Ты важная персона, дорогой.
— Эта идея принадлежала не мне. — Он задумчиво уставился в окно и неожиданно спросил: